В старом одиноком деревянном доме обитают двое: безнадежно больная мать и ухаживающий за ней сын. Они проводят время в воспоминаниях и беседах, но слова излишни: они не могут выразить самых сокровенных чувств. Ощутить что-то самое главное помогают скорее их молчаливые совместные прогулки: сын выносит мать на руках и они вдвоем будто растворяются в удивительных весенних пейзажах,

словно созданных Каспаром Давидом Фридрихом. Зацветают деревья, пробуждается природа, вроде бы зовущая к подлинной, удесятеренной жизни, возвышающейся над тривиальной суетой обыденного существования. Обещает ли это райское цветение прекрасную нездешнюю жизнь? Или это лишь эгоистическое равнодушие природы, которой нет дела до человеческих страданий, которая не знает и не способна понять их?

Может ли умирающий человек надеяться на понимание? Ведь вроде бы сама суть его трагедии в том, что его близкие остаются жить, и не могут его понять. Да и можно ли найти понимание у других умирающих? Ведь каждый умирает "по своему", и, одновременно, все равны в своей неспособности постичь таинство смерти. Но в фильме Сокурова бескорыстное чувство взаимного сострадания, исходящего не только от сына к матери, но и от матери к сыну, которому предстоит пережить боль потери, а затем, когда-то, и свое умирание, словно стирает границу между жизнью и смертью, как и между двумя любящими людьми. Мать переживает свое умирание, умирая как бы за сына, которому это предстоит, сын же переживает умирание матери как свое собственное. Границы истончаются и исчезают...

Образ матери, скромной учительницы, посвятившей себя ученикам и сыну, это и образ России (России Пушкина, Чехова, Рахманинова), которой, несмотря на всю нашу сыновнюю любовь, мы ничем не можем помочь. Это и образ мировой культуры, в конце двадцатого века уже явно гибнущей на глазах. Трагическое ощущение сиротства, потери смысловых основ жизни, которые приходится мучительно искать и сотворять заново в до боли отчужденном мире - одна из главных тем всего творчества Сокурова, ранее уже не раз обращавшегося к теме потери отцовского начала ("Круг второй", "Камень"). Как-то неловко восхищаться этим великим режиссером и человеком, настолько его искусство, как и он сам, подлинно, сосредоточенно и тихо. Это все равно что экзальтированно расточать похвалы древнерусской иконописи. В его лучшие фильмы тоже надо всматриваться и вслушиваться внутренним взглядом, ибо глазами их не увидеть (изображение часто размыто и искажено), а ушами не услышать (речь намеренно очень тихая и зачастую слышна не полностью). В эпоху абсолютной власти красивой и чёткой картинки, создающей идеальный иллюзорный образ, мало кто захочет прикоснуться к этим тихим неприметным произведениям, скрывающимся от искушенного, многоожидающего взгляда. И так и должно быть...что было бы, если б великое искусство вдруг стало общедоступным? И в то же время оно открыто не для всех, но для каждого.